• Дубнов – АБХАЗСКИЙ ПАРАДОКС

 

 

 

Вадим Дубнов

 

 

АБХАЗСКИЙ ПАРАДОКС

 

Выборы в Абхазии, которые должны были стать событием номер один просто по своему факту, прошли тихо и обыденно, как начало или окончание курортного сезона. Выборы в той Абхазии, которая пять лет назад едва не подарила миру то ли очередной вариант гражданской войны на очередной мятежной территории, то ли первый феномен цветной революции в непризнанной стране, прошли так, как все ожидали: не поразив наблюдателей ни противостоянием, ни сколь-нибудь запомнившейся интригой.

 

Хотя, настоящей и внутренней интриги на этих скучных выборах, было, возможно, даже больше, чем в бурный прошлый раз.

 

Друзья за Псоу, враги за Ингури

 

Коллизию прошлых абхазских выборов можно исследовать с вполне романтических позиций. Причем, даже не слишком искажая историческую правду.

 

Власть любого самопровозглашенного государства на следующий день после воцарения тишины встает перед главным и, как правило, неодолимым в таких историях соблазном: продолжить в мирное время тот стиль руководства, который уже стал привычен под оружейные раскаты. Население мобилизовано, ни о чем, кроме как о том, что родина в опасности, не думается, а тут еще, обычно, какие-нибудь санкции. Словом, власть в таких сюжетах довольно быстро оказывается перед развилкой: либо отстреливать друг друга в борьбе за эту власть, либо превращаться в авторитарное псевдогосударство. Других вариантов не замечено. По мере изучения этого опыта, их никто и не ждет, не без вымученного снисхождения давая время на эволюцию. Кто-то это время конвертирует в такое укрепление руководящей вертикали, что население постепенно избавляет власть от заботы о себе, растворяясь на сопредельных территориях, как в Южной Осетии.

 

Абхазии повезло больше, и режим Ардзинбы пять лет назад вместе с соответствующим постсоветским стилем в ожесточенной схватке проиграл стилю, который только и оставалось называть стилем Сергея Багапша.

 

Говорят, Сергею Багапшу повезло. Но и в этом утверждении есть примерно та же доля понятного упрощения, как и в тезисе о том, что пять лет назад в Абхазии победила демократия. Безусловно, то, что случилось на прошлых выборах, для Абхазии было истинной сменой вех. И не в том дело, что Багапш пришел под демократическими знаменами или Абхазия алкала демократии. Речь о том, что преодолеть эпоху Ардзинбы было для Абхазии вопросом выживания, шансом уйти с той проклятой развилки, за которой либо автократия, либо повсеместный взаимный отстрел с той же автократией в финале.

 

Но и это было не все. Для Абхазии, что бы ни происходило внутри, по-прежнему не менее актуальным было то, что происходило за ее границами – и по реке Псоу, и по реке Ингури. Расставание с таким комфортным для самопровозглашенной власти гарнизонным стилем не происходит в один день – просто почти в один день вдруг приходится отвечать на вопрос, над которым в суматохе дней как-то уже не думалось: а на самом ли деле за Ингури враги?

 

Истинным ответом на этот вопрос, по крайней для половины населения, оказался как раз Багапш. Вопрос был не в демократии, а в том, что войны уже не боялись, стало быть, можно было уходить от стиля military. О том, что этот стиль по сравнению с прежним оказывается едва ли торжеством декларации прав человека, никто из сторонников Багапша особенно не задумывался. Просто он был человеком мирной формации, и всем своим видом олицетворял наступление того времени, когда защита достигнутой суверенности уже не является задачей номер один.

 

В свою очередь Багапш, осознавая пять лет назад, символом чего он является, усиливал этот акцент со всей взвешенностью и разумностью. Но в том и заключалось лукавство ситуации, что если за Ингури не враги, то, стало быть, и за Псоу отнюдь не те, кому следует ради своего спасения закладывать душу. Багапш и на этот вопрос был вполне органическим ответом. Конечно, за Псоу друзья и надежда, но свет клином на них не сошелся, а во властных кулуарах Сухуми и в самые отчаянные времена Ардзинбы не скрывали, что несколько тяготятся своей обреченностью на Москву.

 

Фидель сегодня

 

Теперь же все слова вроде бы поменяли свое значение. В первую очередь, слово «безопасность».

 

На самом деле, и до августа 2008-го года к ней в Абхазии относились уже с некоторым чувством долга. Поскольку формально Грузия оставалась по факту своего существования главным и единственным потенциальным противником, лозунга “Отечество в опасности” никто не отменял. Но отношение населения к этой опасности не тревожило даже самых бдительных стражей абхазских границ. Это во времена Ардзинбы и по непризнанному соседству, в Южной Осетии каждый божий день должен был начинаться с прокачки гражданских мозгов о том, что противник только и ждет момента, чтобы разрушить хрупкую независимость. За несколько лет правления Багапша Абхазия уже почти привыкла к тому, что никакой войны никто начинать не намерен, проблема в выживании исключительно экономическом, и оставалось только сравнивать в этом плане времена прежние и наступившие. И, хотя последние намного сытнее не стали, все-таки по всеобщему признанию, воровать стали меньше примерно в той же степени, в какой куда более демократичным, чем Ардзинба, выглядел сам Багапш.

 

И когда Багапш, едва придя к власти, позволил себе ошибку Фиделя Кастро, никто ни в чем его не упрекнул.

 

Багапшу нечего было терять. В Москве он был тем же, чем потом в Киеве станет Ющенко. А еще задолго до того, как Багапш стал властью в Абхазии, в Тбилиси посвященные люди в ответ на вопрос, с кем они ведут в Сухуми конструктивные контакты, называли вполголоса фамилии вполне уважаемых в Абхазии людей, которые в то время ничего по существу не решали. А потом именно они и составили команду нового президента. В эту команду вошли те, кто по постсоветским традициям свой либерализм и западничество давно привыкли считать приговором собственным политическим амбициям. Эти люди уже тогда задавались вопросом: конечно, Грузией мы больше быть не должны, но означает ли это, что мы должны быть Россией?

 

И уже тогда эти люди, трезво оценивая крайне небогатый выбор перспектив, органично обижались на Запад, на Европу, – но не так, как это принято у евразийских патриотов. Неужели, задавались они вопросом, в Европе не понимают, что таким образом толкают нас в Россию?

 

Единственным спасением тогда и был вариант “Фидель”. Когда-то наивный барбудо, победив, незамедлительно отправился в Вашингтон. Кто был тогда прав: он, естественным образом решивший примкнуть к тем, кто рядом, силен и уважаем, или Кеннеди, высокомерно отвергший дружбу того, кого считал разбойником? Советская страна в итоге обрела у побережья врага номер один огромную канонерку. Мир в один печальный день оказался в шаге от войны.

 

Конечно, Багапш – не Кастро, по крайней мере, он не штурмовал казармы Монкада, он меньше всего похож на того, кто будет выстраивать диктатуру, да и свой залив Свиней – Кодорское ущелье, он ни в коей мере не склонен был отвоевывать военным путем. Он призывал дождаться момента – и, везунчик, таки дождался. Кодорское ущелье перешло под абхазский контроль мирно, без единого выстрела, как без единого выстрела Абхазия обрела свое российское признание. Но все это будет потом. А тогда, едва став президентом, он обозначил жест, который по большому счету никого не удивил. Жест – протянутая Тбилиси рука. Не для возвращения в Грузию, конечно. Об уступках в этом вопросе речи, естественно, не шло, да и в Тбилиси никто из разумных политиков их и не ждал. Разговор шел о том, чтобы сформулировать те темы для разговора, в которых Тбилиси и Сухуми могли бы говорить одинаково ровным голосом. О мерах взаимного доверия, о едином культурном пространстве, об экономических отношениях. Как тогда доходчиво объясняли и в Тбилиси, и в Сухуми, шерпы с обеих сторон сходились в простой формуле: мы можем по-прежнему друг друга обзывать, но для себя понимать, что это и есть компромисс. Грузия получает возможность деликатного вхождения в Абхазию (вплоть, как гипотетически определяли собеседники, до участия сухумского “Динамо” в первенстве Грузии по футболу). А вот Абхазия решала задачу ничуть не менее стратегическую.

 

Гонка на приз Москвы

 

Вся история абхазских исканий – это в той или иной форме история попыток сбалансировать влияние России. И если коллизию между Тбилиси и Сухуми рассматривать в отдельности от этого второго нерва, то очень легко обмануться, что, впрочем, большинство и делает.

 

Одна из обид абхазских либералов была вызвана тем, что все международные программы по Абхазии шли через Тбилиси, и сделать с этим ничего нельзя было. Это был один из многочисленных тупиков сюжета. И новая абхазская власть была готова на рискованную игру. С одной стороны Грузия, молчаливо согласившаяся на статус-кво за возможность считать все это негласным воссоединением с Абхазией, могла стать для Сухуми окном в мир, а поскольку это окно становилось вторым, значимость первого, московского, естественным образом снижалась.

 

Но рука повисла в воздухе.

 

Сторонники действующей грузинской власти признают, что события поначалу и в самом деле развивались примерно таким образом. Однако свой скепсис они объясняли тем, что Москва, как они полагали, все равно бы рано или поздно спохватилась и лишила бы Багапша возможности играть столь тонкую партию. И, так или иначе, эффект Фиделя случился: Багапш, подсеченный на противоходе, вынужден был срочно перегруппировываться, чтобы устоять на ногах. Перегруппировываться можно было только в одну сторону: возвращение в московскую Каноссу. Причем эта гонка на север обрекала на неумолимую стремительность – ведь Багапшу надо было не просто вернуться, а опередить в этом возвращении тех, кого он победил на выборах. Тех, кто имел в борьбе за московские позиции неоспоримое перед ним преимущество.

 

К изумлению своих соратников, Багапш проявил в этом направлении недюжинную энергичность. Он преуспел в том, чтобы, если и не оттеснить своих соперников от главных кремлевских приемных, то хотя бы отбить себе фиксированные часы монопольного приема.

 

И эта гонка в Москву изменила ситуацию. Частично утерявшая свои позиции оппозиция тоже вынуждена была пересмотреть свои взгляды. Ведь ее отодвинули не просто от московских источников питания – ее вынудили к идейной эволюции. А она оказалась возможной только в атаке на Багапша с довольно парадоксальной для нее позиции.

 

Кремль, естественно, пытался наступать по всем коммерческим фронтам, в первую очередь, курортным. И не только. Москву вообще традиционно интересует вопрос любой недвижимости, в связи с чем оппозиция требовала от Багапша решительности в борьбе за национальное достояние. Прекрасно понимая, почему Багапш не может решиться даже на простую инвентаризацию земли и недвижимости – не случайно премьер-министр Анкваб уже не раз становился мишенью для неизвестных стрелков. Ведь у каждой абхазской руины на самом деле есть свой хозяин, по крайней мере, тот, кто полагает основания считать себя таковым вполне весомыми. И накануне войны, кстати, в Абхазии на рынке недвижимости воцарилось тревожное затишье: никто ничего не продавал и ничего не покупал – в воздухе отчетливо разносился запах скорых изменений. Какими они будут, никто не знал, некоторые на всякий случай связывались с настоящими хозяевами – грузинами, ушедшими за Ингури. Начиналась новая форма народной дипломатии.

 

Но все получилось ровно наоборот, и новые соискатели появились, как известно, совсем с другой стороны.

 

И начались подлинные парадоксы.

 

Москва за скобками

 

Август 2008-го сделал Багапша, по сути, единственной ставкой Кремля. Кремлю было уже не до обидных воспоминаний пятилетней давности. Как и не до историософских изысканий на тему возвращения призраков той власти, которую Москва тогда проиграла Багапшу. Все было гораздо прозаичнее: во-первых, только и оставалось себя убедить в том, что Багапш в своем постфиделевском самоутверждении доказал Кремлю свою верность. А, во-вторых, за Багапшем стояло то же самое, что не позволяет Кремлю расстаться даже с одиозным человеком по имени Эдуард Кокойты: все тот же август-сентябрь 2008-го. Сделать ставку не на Багапша – значит, посеять сомнения в исторической правоте тогдашнего признания, потому и посланцы с далекого острова Науру, как ни крути, намного выразительнее смотрятся с тем лидером, который не так давно принес присягу на верность России.

 

В общем, особого маневра у Москвы не было. Что, в самом деле, премьер-министр России, гостящий в Сухуми, должен делать и кому улыбаться, если принимает его глава признанного ею государства?

 

Все наблюдатели, как один, отмечают, что российский фактор в выборах не участвовал, в связи с чем следует оптимистичный вывод о московской способности извлекать некоторые уроки. Может, оно и так, и не хочется думать, как повела бы себя Москва, окажись Абхазия перед таким же выбором, как пять лет назад. Но выборы проходили по совсем другой программе. Москва, как положено доминирующей константе, оказалась будто выведенной за скобки: Россия не могла быть предвыборной темой просто потому, что на эту тему сказать что-то неожиданное было невозможно. Из чего опять же следует не подвергаемое сомнению заключение о том, что Абхазия настолько пророссийская, что российский фактор просто был и ни к чему.

 

Здесь, правда, есть, как всегда, отдельные нюансы.

 

К слову, нельзя прямо уж так сказать, что Москва в выборах не участвовала. Она свой небольшой вклад в победу Багапша, как и крути, внесла, и не только фактом признания. Были еще факты договоров об экономическом сотрудничестве, об инвестициях, в общем, обо все том, что со всеми основаниями считается предвыборными подарками. Хоть в абхазском случае они выглядели куда более естественно и куда менее вызывающими, чем, например, обещание полумиллионного кредита молдавскому лидеру Владимиру Воронину, который по причине своего поражения получить его так и не успел.

 

Но куда боле захватывающим парадоксом теперь может стать новая внутриполитическая картина Абхазии.

 

По мнению политологов, у победы Багапша было три основных составляющих. Во-первых, никому не хотелось повторения выброса пассионарности, сотрясшего Абхазию пять лет назад. Во-вторых, именно Багапш стал проекцией той стабильности, о которой жители Абхазии так наслышаны, благодаря бесперебойному российскому телевидению. И, наконец, третий фактор: оппозиция. Что она хотела сказать? Абхазия так, кажется, и не поняла. С одной стороны, как уже было сказано, Багапш объявлялся растратчиком национальных богатств. С другой стороны, тот же Багапш оказывался как и предателем российских интересов, чему свидетельством его энтузиазм на предмет сотрудничества с Европой, с организацией Черноморского сотрудничества, а завтра, того и гляди, с НАТО.

 

По большому счету, основной массе населения достаточно безразлична та удручающая ситуация, в которую попали после августа жители-мингрелы из Гальского района. В Грузию через Ингури им нельзя, в Россию тоже нельзя – с их пропиской им не очень рады на Псоу. Но для того, чтобы убедиться в своем поражении даже в абхазских правах, им даже не надо тащиться через всю республику. Паспорта Абхазии им тоже не положены, и поправка к конституции, которую пытался летом провести Багапш для облегчения получения гальцами абхазского гражданства, едва не спровоцировала небольшой политический кризис. Дело, понятно, было не в гальцах, Багапш накануне выборов был заинтересован в дополнительных голосах – а в Гали голосуют за него, оппозиция из тех же соображений развернула наступление на патриотическом фланге. С одной стороны, особых союзников в этой коллизии у Багапша не оказалось. С другой, та агрессивность, с которой выступила оппозиция, абхазцев изрядно встревожила, напомнив о тех временах, которые, как им казалось, они уже пережили.

 

Но вот теперь-то и начинается самое интересное.

 

Навеки? С Россией?

 

Багапш в вечном российском вопросе будто поменялся местами с Раулем Хаджимбой, главным наследником былой команды Ардзинбы. Багапш теперь гарант лозунга «навеки с Россией». И Хаджимба теперь – защитник той независимости от всех, за которую, получается, не проголосовало и 15 процентов населения. Но при этом социальные срезы сторонников обоих соискателей – как негатив с забытой во времена цифровой модернизации фотопленки.

 

Багапш ведь так и остался президентом тех, кому больше не хочется противостояния – ни внутри Абхазии, ни по реке Ингури. Тех, кто уже поверил, что без этого уже можно жить. И за пять лет их стало намного больше. Но это означает и другое: за Багапша проголосовала та либеральная часть населения – весьма не маленькая, для которой на России свет клином вовсе не сошелся. Это те люди, для которых политическое кредо – при полном осознании его некоторой политической наивности – звучит традиционно: сегодня демократия, завтра признание. И, в конце концов, если признания и не будет, то на их век достаточно хотя бы демократии.

 

Другими словами, избиратель Багапша, гаранта абхазской верности России, не считает себя особо пророссийским. Это о тех, кто на эту тему задумывается. О тех же, кто не задумывается, очень точно сказала Арда Инал-Ипа, известный абхазский политолог. Терпеливо выслушав многократно повторявшееся в моем вопросе прилагательное «пророссийский», она заметила: «А я вообще не считаю, что абхазцы – пророссийские». Абхазцы, по ее словам, все отлично помнят, начиная с кавказской войны 19-го века и заканчивая концом века 20-го, переходящего в 21-й – с антиабхазскими санкциями со стороны России. «Просто есть, во-первых, простая благодарность России за признание, а, во-вторых, есть понимание того, что на определенных этапах интересы могут совпадать».

 

Но тут-то и зреет очень серьезное противоречие, выход из которого виден ненамного лучше, чем на глобусе государство Науру.

 

Багапш и так уже изрядно раздражает некоторых в Москве, продолжая строить планы демилитаризованной Абхазии. Едва ли он в этом направлении на протяжении своего срока сможет позволить себе что-то практическое. Но что ему останется делать, когда Москва с той же настойчивостью примется осваивать абхазские ресурсы, курортные или транзитные? Без российского участия он вряд ли видит будущее Абхазии, но и превращаться в российского регионального лидера ему тоже совершенно не с руки. И в этой ситуации ему, возможно, останется только одно: апеллировать к своему избирателю. Что, собственно говоря, и является демократией. И что для нынешней российской традиции может оказаться весьма неприятным сюрпризом – что-то подобное Москва уже видела в Абхазии пять лет назад, но теперь не будет шансов на спасительное в таких случаях для Москвы внутриабхазское противостояние.

 

И тогда вопрос о признании обретет уже совершенно внятно и открыто то звучание, которое пока слышно только в политологических изысканиях. Сегодня за признание Абхазии борется Россия – рефлексивно, желая еще раз потягаться в матче «Абхазия-Косово», счет которого Москва упрямо считает своим обидным проигрышем Западу. Но со временем Кремль и Абхазия обнаружат, что анализируют проблему совершенно одинаково: зачем Кремлю всемирное признание, если без него делать из Абхазии свою военно-курортную провинцию намного комфортнее. Только вот оценки этого открытия могут оказаться диаметрально противоположными. Сегодня в Сухуми непризнание себя воспринимают как попытку мира: если не призвать Россию к порядку, то хотя показать ей, каков в этом мире порядок. С сочувствием, естественно, к России. До повсеместного осознания абхазцами того факта, о котором уже догадались самые проницательные из них, возможно, осталось не так много времени: главной неприятностью непризнания для них окажется отнюдь не Запад. А совсем наоборот – Россия…про которую здесь всё помнят.

 18.12.2009