•Адербейджанские татары

 ♥ კავკასია – Caucasus

 

 Величко Василий Львович

 

К А В К А З.   Р У С С К О Е   Д Е Л О

И

  М Е Ж Д У П Л Е М Е Н Н Ы Е   В О П Р О С Ы

 

13. Адербейджанские татары

 

Кавказских мусульман, по разнице в характерных чертах, можно разделить на две резкия категории: первую составят мусульмане, входившие в состав Турции и, особенно, Персия с ея вассальными ханствами; вторую – жители Дагестана и прочие горцы, исповедующие ислам. Турок и курдов в наших владениях немного, и они представляют собою маленькое, неяркое пятнышко на пестром кавказском ковре. Адербейджанские татары дело другое: их много, и они составляют значительный и во многих отношениях ценный элемент, к которому необходимо присмотреться поближе.

Восточное Закавказье, в течение веков, считалось персидским владением и частью бывало таковым на деле, в единичных случаях; обыкновенно же они делилось на мелкия ханства (ганджинское, эриванское, талышинское, шекинское и т.д.), владетели которых были сперва служилыми людьми по назначению персидскаго правительства, потом достигали передачи своих административных полномочий по наследству и, наконец, отпадали от Персии, добивались независимости и являлись маленькими тиранами в восточном вкусе. Такой же преемственности в управлении более мелкими частями территории достигали беки, особенно, когда состояли в родстве с ханскими домами. Масса мусульманскаго населения подчинялась этим правителям на начале восточно-государственном, а не состояла у них в крепостной зависимости. Адербейджанцы пахали землю, занимались садоводством и скотоводством, охотою, войной и… разбоями, принципиальное отличие которых от войны, в виду смутности земельных границ и правовых понятий, местному населению доселе не вполне ясно. Если жители одного ханства или бекства нападали на селения другого, с целью пограбить, отмстить за кровь или показать удаль, то это называлось войною. Теперь это разбой, и притом, по мнению современнаго русскаго суда, принципы котораго населению непонятны, а формы являются источником соблазнов, порождающих озлобление и новыя преступления. Армяне занимались торговлею, трепетали перед ханскою нагайкой, ползали перед беками и бледнели при виде человека, вооруженнаго кинжалом. Своим стяжанием они, зачастую, должны были недобровольно делиться с властителями-мусульманами. Исключение составляли неправильно называемые (по отношению к прошлому) армянами жители Карабага (Албания или Агвания), исповедывавшие армяно-григорианскую веру, но происходившие от горских и тюркских племен и обармянившиеся лишь 3-4 века тому назад. Христиане-карабагцы порою проявляли даже воинственность, и местным ханам приходилось с ними считаться.

Адербейджанцев называют татарами, но это совершенно неточно, если относить притом татар к монгольскому племени. Если в жилах адербейджанцев и есть татарская кровь, то лишь, как результат монгольскаго нашествия времен Батыя, Мангу и (в Закавказье) Хуллагу-хана; такого же рода результаты остались и после арабов: доселе в восточном Закавказье попадаются люди арабистанскаго типа и даже напоминающие мулатов, с очень темною кожей и курчавою шерстью на голове. По основному же происхождению адербейджанцы – тюрки, туранцы, кровные родственники древних огузов, сельджуков, современных турок и курдов. Адербейджан дал Персии одну из величайших ея династий, во время владычества которой расцвели в этой державе науки, искусства, земледелие и ратное дело. Имя Альп-Арслана доселе не забыто в этой части Азии.

Если в петербургских гостиных и говорильнях, пропитаннных космополитизмом, существует тенденциозное требование не поднимать вопроса о чьем бы то ни было племенном происхождении, то на Кавказе, да и вообще во всех странах, где люди ближе к природе, принято обращать внимание на кровь: там знают, что человек – существо психо-физическое, а не отвлеченная математическая выкладка; что духовных склад  состоит в тесной связи с устройством головы и прочих частей тела, и что человеческими поступками руководит не только настоящее, но и прошлое; в них говорит кровь предков.

У адербейджанцев кровь несомненно благородная; они от природы добры, мужественны, великодушны, способны к умственному развитию. Идея государственности, и притом сильной, внушающей уважение к власти, традициям и порядку, несомненно им присуща, несмотря на их кажущуюся анархичность, объясняемую историей, географическим положением края и вытекшими отсюда бытовыми условиями. В основе адербейджанец является стихийным сторонником неограниченой власти, сильной и патриархально-справедливой. Это почти та же психическая расовая черта, которая есть и в русском народе, преданном Самодержавию не только умом и сердцем, но и, так сказать, нутром. Насколько армяне и евреи, в силу расоваго инстинкта, нутром враждебны всякой государственности и  особенно идее неограниченной монархии, настолько адербейджанцы стихийно, органически ей сочувствуют, – даже мятежники, даже разбойники. Конечно, нет психическаго тожества с русскими в данном вопросе, так как русский народ восприял более высокую византийскую религиозно-политическую культуру и в массе не подвергался таким анархическим воздействиям, какия отразились на характере адербейджанцев; но в основе есть несомненная аналогия.

Ислам, явившийся одним из культурных начал этого народа, мог, разумеется, лишь развить указанную черту и дать ей идейное обоснование: един Аллах, един пророк, единый представитель пророка, носитель светской власти. Во всем идея единовластия, идея настолько сильная, что переходит за рубеж вероисповедных различий, и всякий государь, хотя бы и иноверный, является святыней, как представитель неограниченнаго единовластия. Закавказские мусульмане неоднократно дрались против своих единоверцев-турок под знаменами Белаго Царя, преклонившись перед величием просвещеннаго, культурнаго единовластия.

Народы Запада, в особенности наиболее энергичная часть германскаго племени – англо-саксы – органически склонны к политике со всеми ея мелочами, дрязгами и ежедневною сутолокой, отнимающей массу времени и усилий на борьбу за решающую роль в народоправстве. Народы Востока и, в частности, адербейджанцы, предпочитают вверить политику властному лицу, которому воздают почитание и благодарность за отеческую заботу и нуждах народных, за спокойствие, силу и славу, достигаемыя под его знаменами. Это именно органическая разница в миросозерцаниях, чреватая политическими и бытовыми последствиями.

Вряд ли нужно доказывать, что народ с восточным воззрением на государство составляет ценный созидательный элемент для такой неограниченной монархии, как Россия; он представляет собою строительный материал, которым государственная власть, обладающая достаточною чуткостью, может пользоваться для своего развития и для успешнаго выполнения своей исторической миссии.

С понятием ислама принято у нас связывать исключительно и огульно понятие фанатизма. Как только заговорят о мусульманах, так сейчас произносится слово «газават», т.е. священная война, стращают панисламизмом, турецкими зверствами и т.д., особенно теперь, под влиянием неизреченных страданий, которым подвергается насчастное население Македонии и Старой Сербии под гнетом озверелых балканских мусульман; при этом обыкновенно забывают о зверствах американцев над неграми и филиппинцами, немцев над китайцами, англичан над бурами, наемником банкиров-еврееев – над конгрегациями. Ислама у нас не знают: из Корана знают только две-три воинственные суры, написанные на случай и принимающия временно-догматическое значение лишь в тех случаях, когда мусульманское население той или иной страны либо ожесточенно ненормальными жизненными условиями, либо вдохновленно каким-нибудь энергетичным вождем, рисующим ему радужныя перспективы.

К вопросу об исламе мы доселе относимся некультурно. Мусульмане в нашем государстве по численности занимают первое место после русских, а у нас даже не существует перевода книги «Le Coran analyse», являющейся настольною для всякаго французскаго чиновника в северной Африке; и о сколько-нибудь серьезных и безпристрастных самостоятельных изследованиях, которые бы помогли нашим служилым людям, имеющим дело с мусульманами, вникнуть в главный источник миросозерцания этих последних, у нас нет речи. Сказать по правде, покуда и не для кого писать такие книги, так как чиновники наших азиатских захолустий поглощены другими интересами.

Преданность вере, которую человек считает правою, должна, разумеется, совпадать с отрицанием истинности других исповеданий в полном их объеме: как православный, я могу только Православие считать истинной верой, в ущерб остальным религиям. Тем не менее, было бы странно отрицать, что в этих последних содержатся части той вечной единой истины, которая полностью составляет содержание православия; еще страннее было бы отрицать не только благотворность воздействия тех или иных иноверных исповеданий на озаренные ими народы, но, в отдельных случаях, даже практически-субьективное преимущество таких исповеданий для человеческих рас, находящихся на соответственном духовном уровне и обставленных специальными условиями. Таков, в частности, ислам. Не обладая, – с нашей, православной точки зрения, – полнотою истины, он дает, однако, принявшим его народам элементы ея в кратких, удобопонятных формулах им усвояемых дозах. Выражаясь практически, можно сказать, что один и тот же человек, добросовестно восприняв веления ислама, заключающия в себе значительную дозу христианской морали и ведущий вследствие этого патриархально-достойную жизнь, мог бы оказаться гораздо худшим, если бы ему были преподаны более высокия, но менее доступныя его пониманию и менее отвечающия его психическому складу начала христианства; за непониманием последовало бы неприменение. Нравственное содержание испарилось бы и остался бы мертвенный обряд, иная форма того самого язычества, в борьбе которым Мухаммед явился истинным просветителем, истинным делателем нравственнаго прогресса своих соплеменников.

Если вникнуть в догматику и историю Ислама, то нельзя не признать, что эта религия, проповедующая милосердие к ближним, заботу о немощных и скорбящих, озаряющая несколько раз в день (строго требуемые намазы) человека напоминанием о Едином Боге, является, этическими сторонами своими, хотя и переплетенным с воинственною нетерпимостью и чувственным материализмом, – так сказать, духовною ветвью христианства, пророком оторвавшимся от этой великой реки и неминуемо долженствующим вернуться к ней. Если взять на практике омусульманившагося грузина-аджарца и провославнаго гурийца (по племенному происхождению почти родные братья), то придется отдать преимущество первому, потому что он честнее, великодушнее и вообще нравственно выше, Если взять мусульманина-адербейджанца, хотя бы из разбойников, но верующаго мусульманина, и «всеми уважаемаго», обласканнаго кавказскими властями «христианина» – армянина, с дипломом доктора философии в кармане и почетным званием на визитной карточке, то все нравственные преимущества окажутся на стороне перваго; хотя и грешник, но искренно верит в Бога, и поэтому одному душа его в основе христианка, второй – просто одетое в английский сюртук хитрое животное, для котораго христианство – метрвая и вдобавок искаженная буква.

Огромная культурная заслуга ислама перед народами, которым он пришелся по плечу, это – элементарность и ясность его предписаний и догматов. Это не исключает в нем наличности глубоких теософических начал, логическое развитие которых наглядно и непосредственно приближает ислам к христианству. Секты суфиев служат наглядным тому доказательством, а стихотворения Омара-Хайяма, в которых описывается «животворяющее дыхание Иисуса», являются художественным доказательством христианских настроений ислама. У сложной догматической работы этого последнего, за время расцвета арабской цивилизации, есть очень оригинальный плод, а именно стремление примирить веру с разумом. Несколько богословских школ небезуспешно посвятили себя этому труду. Воззрение, что истинная мудрость совпадает с добродетелью и с Божьею правдою, можно нередко видеть у кавказских мусульман в весьма характерных проявлениях. Так, например, адербейджанец, осуждая какого-нибудь хитроумнейшаго и дальновиднейшаго негодяя, непременно скажет о нем, покачивая бритой головой: – «Ах, какой неразсудительный человек!»…

Конечно, между идеалами, высшими началами религии и теми формами, в которых она выражается на практике, есть весьма существенная разница. Говоря об исламе в Закавказье, надо иметь в виду и невежественное отношение темной массы к букве религии (напр. «шахсей-вахсей» у шиитов), и странствующих дервишей, будоражащих народ своими фантазиями, туманными проповедями и фокусами, и эмиссаров из соседних азиатских государств, – деятелей политических на религиозной почве. На практике ислам зачастую принимает грубыя, дикия формы и суеверия, о которых писал еще князь Дмитрий Кантемир в своей замечательной «Книге Сустиме», памфлете против «мухаммеданския религии», доселе не отошли и, пожалуй, не скоро отойдут в область преданий. Все это есть, со всем этим надо считаться, но нельзя игнорировать в исламе тех, хотя бы и не часто осуществляемых сторон, которыя следует признать положительными с точки зрения общечеловеческой правды и наших государственных интересов.

Еще менее дозволительно игнорировать те природныя черты населения, развитие которых может и должно привести к благоприятным с государственной точки зрения результатам. Культурное развитие адербейджанцев так или иначе может повести их к усвоению исключительно русских, а не западно-европейских начал; подобно татарам всего Поволожья, подобно населению средне-азиатских ханств, адербейджанцы, в культурном смысле естественно тяготеют именно к русскому строю, являющемуся для них, так сказать, природною стадией развития. Русско-татарския школы прекрасно прививаются и пользуются сочувствием всего населения, сверху до низу, стремящагося изучать русский язык и сближаться с русскими. Такого явления, как наглая борьба армянского духовенства и плутократии с русскою властью за школы стараго типа, в которых русский язык преподавался лишь фиктивно, – среди татар доселе не замечалось. Но в чем не видно и той предвзятой ненависти к русским, которую проявляет местами армянское население, подстрекаемое своими самозванными руководителями. Конечно, первым русским колонизаторам края, нашим сектантам, приходилось-таки первое время отведать татарскаго книжала. Предки нынешних сентиментально-безумных духобор, доведенных до истерии графом Толстым, смотрели на этот вопрос весьма реально и татарским разбойникам давали кровавый отпор; дошло до того, что ни один вооруженный татарин не смел показываться на несколько ружейных выстрелов от сектантских селений, и духоборы достигли полной безопасности.

Татары понимают и ценят силу, руководимую умом. Благодаря энергии сектантов, русское имя было в татарском населении поставлено высоко, и теперешним русскитм поселенцам в Закавказье неизмеримо легче иметь дело соседями. Даже единоверные грузины оказываются зачастую менее удобными, чем мусульмане, именно потому, что последние от природы, да и в силу уроков истории, доброжелательны к русским.

У адербейджанцев хорошая историческая память и большое преемственное уважение к подвигам. Доселе сверкает лучами славы имя Котляревскаго, героя Ленкорани, с горстью богатырей державшаго в священном страхе и подчинении все мусульманское Закавказье. Конечно, канцелярии с их волокитою и мертвенным отношением к жизни, плохая бюрократия и чуждые для местных понятий суды за последние 50 лет сильно повредили русскому престижу, так что теперешнее положение мусульман и их настроение отнюдь нельзя назвать нормальным. Некоторый порядок зиждется покуда на исторической памяти, да на глубокой вере в правдолюбие Белаго Царя. Так или иначе, мы проживаем теперь в этом крае дорогое наследие наших умных предков, а послереформенныя условия краевой жизни, как будто нарочно сложились так, чтобы поддержать обособление в инородческих элементах, искусственно оттолкнуть все верившее в нашу силу и правду и, в итоге, привести к кровавым осложнениям.

Адербейджанским татарам под нашим владычеством не везло. Даже князь Воронцов, наместник-созидатель, в силу своих личных взглядов, совершил ошибку, установив крепостное право там, где его не было, и попытавшись выдвинуть татарское родовое дворянство. Но и эта ошибка не была доведена до конца, и доселе мусульманское население Закавказья, в силу причин ничем не оправдываемых, обречено на хаос в области сословно-поземельной.

Многое делалось и доселе делается, как будто нарочно, чтобы затруднить этому населению спокойную жизнь и переход к более культурным ея формам. Просуществовавшая несколько десятилетий сословно-подземельная комиссия ничего не делала, была упразднена, и дела ея переданы в канцелярию главноначальствующаго гражданскою частью на Кавказ по военно-народному управлению. О том, чтобы эти дела двигались, пока не слышно. Между тем, путаница отношений царит невообразимая: крепостное право отменено, а обязательныя отношения крестьян-мусульман к бекам остались, причем угодья не разверстаны; недоразумения происходят на каждом шагу, служа источником дохода для местных маленьких властей и вызывая справедливое неудовольствие во всех слоях населения.

Невыясненность сословных прав также влечет за собою тяжкие экономическия и бытовыя последствия. В силу целаго ряда обстоятельств, вызванных упразднением крепостного права и постепенным вздорожанием жизни, переходящей от патриархальнаго строя к растленно-буржуазному, – бекам и агаларам, т.е. местным землевладельцам, оказался необходимым кредит. Между тем, не будучи утверждены в правах дворянства, они в дворянском банке кредитом пользоваться не могут, а необходимый народной массе крестьянский банк еще не учрежден. В результате все слои местнаго населения отданы непредусмотрительною русскою властью в цепкия руки растовщиков-армян. Если сопоставить это с многолетним бездействием сословно-поземельной комиссии, то не трудно прийти к логическому и жизненно-правильному выводу, что именно армянская плутократия, которой выгоден этот ненормальный порядок вещей, поддерживала его своим тлетворным влиянием на местныя правительственныя учреждения или единичных безсовестных деятелей. Мусульманин-бек, предки котораго занимали видные должности при грузинских царях, а затем были офицерами русской службы, не может поместить своего сына в кадетский корпус на казенный счет, за невыяснением своих сословных прав. Представители высшего сословия, беки и агалары, склонны к военной службе; но и в тех случаях, когда они несут ее безпорочно, с отличием, они не освобождаются от налога, взимаемаго с мусульманскаго населения взамен воинской повинности.

За отсутствием в крае национальной финансовой политики, экономическое положение именно мусульман ухудшается с каждым годом. Армянская плутократия составляет сплоченную стачку, обезценивающую труд татар-земледельцев и скотоводов, завладевшую всеми рынками, кредитом и денежным обращением вообще. Весь край разделен на районы, разобранные более или менее крупными пауками-армянами, эксплоатирующими местное татарское население. В одном месте сидит, скупая за безценок туту и виноград, какой нибудь Хубларов, в другом Согомонов, в третьем – еще кто нибудь в таком же роде. А эти сельские продукты скоро портятся: если не продать во-время, то пропадет немало труда и семья труженика лишится куска хлеба. Сунуться в город? Скупщики могут не допустить до рынка, и мелкая полиция будет на их стороне. Приходится действовать по малорусской пословице «скачи, враже, як пан каже»…

При современных ненормальных условиях кавказской жизни было бы странно даже думать о том, чтобы в районы растовщической эксплуатации татарскаго населения прорвалась посторонняя экономическая сила, создала бы конкуренцию и повысила бы уровень народнаго зарабатка. Для борьбы с такими попытками пускаются в ход какия угодно средства, до тягчайших преступлений включительно. На Кавказе много наделало шуму так называемое Хубларовское дело, или убийство в селении Шеллу, Елисаветпольской губернии. Русский промышленник вздумал открыть водочный завод в районе монополиста-армянина Хубларова. Его всячески отговаривали и предприятию старались помешать. Когда же он послал на место, т.е. в агдамский участой Шушинского уезда, нескольких служащих по делам проектированнаго завода, то эти последние были убиты, причем трупы их оставались несколько дней непогребенными, так как судебный следователь-армянин был отвлечен от служебных обязанностей какими-то семейными радостями. Хотя он и взялся за дело с таким усердием, с каким, по медвежьей мимике, «бабы на работу ходят», и хотя в дальнейшем он не пренебрегал добыванием доказательств, обеляющих монополиста-Хубларова, тем не менее, этого последняго, в силу весьма веских улик, пришлось подвергнуть предварительному заключению в тюрьме, к немалой ярости всей армянской денежной аристократии. Особенно веския улики были добыты не предварительным следствием, а полицейским дознанием. Тогда началось гонение против всех лиц, принявших к сердцу открытие виновников зверскаго преступления. Откопаны были делишки, компрометировавшия уезднаго начальника и участковаго пристава, дела, задолго до того поднятыя, затем положенные под спудь и в нужный момент вынутыя на свет Божий исключительно с целью подорвать доверие к показаниям этих служилых людей и изъять этих последних из официальнаго обращения. Одновременно была сочинена возмутительная сплетня про шушинскаго землевладельца, татарина Джафар-бека Везирова, повиннаго в том, что он интересовался раскрытием преступления, так как один из родственников его был убит. Сочинили и дерзали, с целью подготовления общественнаго мнения к давно задуманному фокусу, публично в юридическом обществе прозрачными намеками говорить, что Джафар-бек Везиров, человек влиятельный в своем районе, приводит местное население в мечеть и заставляет его присягать себе (!) на верность. Одновременно с известием о том, что Хубларовское дело передается, по воле кавказскаго начальства, из гражданскаго суда в военный, и что полицейские чиновники, неприятные г.Хубларову, будут уволены от службы, в Тифлисе распространился слух, что дело защиты Хубларова организовано совсем особенным образом: взялся «проводить» его один местный приходимец из кавказских уроженцев, обладающий связями в разных тифлисских сферах и давно запятнавший русское имя циничным служением всевозможным армянским шашням. Он должен был «проводить» дело, оставаясь лично в тени: суммы, ассигнованныя на эти безгрешные расходы, в устах расказчиков колебались от 40 до 100 тысяч. Армянская печать дошла до крайняго лиризма в защиту Хубларова, а против этого последняго, по местным цензурным условиям, было писать более чем затруднительно.

В Шушу выехала сессия военно-окружнаго суда, под председательством военнаго судьи Иваненки. Как велось дело, т.е. новое предварительное и судебное следствие, – это мог бы выяснить безпристрастный ревизор, который, к  сожалению, туда послан не был. Несомненны только три факта: что помощник прокурора вместо обвинительной речи, сказал нечто вроде оправдательной, и она была в таком виде напечатана в армянствующей газете «Новое Обозрение»; что за два дня до произнесения приговора, который, казалось, не мог быть заранее никому известен, вся Шуша готовилась к лукулловскому азиатскому пиршеству и что состав выездной сессии, за исключением одного подполковника Эриванского полка, принял затем участие в хубларовских празднествах, после того, как г.Иваненко заключил оправдательный вердикт лирическим приветствием по адресу благополучнаго г.Хубларова^*. Джафар-бек Везиров был неожиданно для всей губернии арестован и подвергнут предварительному заключению. Там его продержали довольно долго и затем отпустили неповиннаго больного старика, сказав ему : «pardon, monsieur».

Затем… все обстоит благополучно. Никакой новый предприниматель не сунулся конкурировать с армянскими промышленными феодалами, которых «ничто не берет». Все порядочные люди на Кавказе, особенно представители нашей доблестной армии, были возмущены, пошумели, поговорили, а затем это грязное дело уступило очередь другим грязным делам, имя же им легион.

У означеннаго дела, как и у многих других судебных драм, разыгрывающихся в Закавказье, нелестными, но, к сожалению, характерными для татарскаго населения подробностями являются наличность наемных убийц и заметная склонность татар к лжесвидетельству. Причины обоих явлений сложны и, во всяком случае, не могут быть отнесены исключительно к вине самой адербейджанской расы. Вопрос о наемных убийцах удобно разсмотреть в связи с вопросом о разбоях, котораго я коснусь ниже и который составляет ахиллесову пяту для всех начальников края, наглядно нарушая гармонию отчетнаго благоденствия на Кавказе.

Лжесвидетельство – прискорбное, почти повальное явление, коренящееся, однако, не столько в характере мусульманскаго населения, сколько во внешних причинах. Адербейджанский татарин религиозен и в общежитии правдив; он в дружбе верен, слово держит, дорожит добрым именем. А на суде он непременно солжет. С одной стороны, ему непонятны принципы нашего суда, с другой – на его нервы пагубно действует наше судопроизводство. Он в душе страстно-спортивный человек; состязательный процес является для него не средством для выяснения истины, а борьбой, в которой оказывается правым победитель. Вдобавок суд, не считающийся с местными обычаями и понятиями и нередко впадающий в ошибки против жизненной правды, не внушает мусульманину того доверия и почтения, при которых язык трудно поворачивается, чтобы солгать. Адвокатура, как подпольная, так и не без иронии именуемая «присяжною», верущаяся защищать кого и что угодно, сама толкает преступников и свидетелей на путь лжи, на путь издевательства над законом. А если добавить к этому тяжкие материальныя и бытовыя, понижающие нравственный уровень, условия, в которые на Кавказе поставлен весь служилый класс, не исключая судебнаго ведомства, то немудрено понять и, до известной степени, оправдать отрицательное отношение мусульман-адербейджанцев, да и всего прочаго кавказскаго населения к нашему суду.

Весьма вредит делу также незнание туземцами государственнаго языка, на котором совершается судопроизводство, незнание чинами судебного ведомства туземных языков и, в итоге, непомерно широкая и до известной степени решающая роль малонадежных переводчиков. Туземцы знают цену этим последним, и это дает им лишнее основание скептически относиться к русскому суду. Есть еще к тому причина в психологии адербейджанских татар. Они, втечение веков, привыкли к тому, что суровыя решения их агаларов и ханов немедленно приводились в исполнение, т.е. виновный подвергался повешению на ближайшем чинаре или немедленной конфискации имущества. Понятие уголовное неправды было не столь резко отграничено от неправды гражданской и, пожалуй, в некоторых случаях, толковалось жизненнее. Так, например, если хлеботорговец назначал слишком высокую цену на хлеб и тем вызывал ропот населения, то хан или кади прибивал его ухо гвоздем к двери и держал его в такой позе, пока тот не откажется от ростовщических цен на насущно-необходимый продукт. Это до сих пор практикуется в Персии. Для нервов современных законодателей это слишком жестоко, но с точки зрения местных нравов оно рациональнее, чем наше долгое письменное судопроизводство с его апелляциями, кассациями, взятием на поруки и ссылкою, из которой смелому джигиту не трудно бежать. В виду двух последних условий, свидетели боятся показывать правду, прекрасно зная, что преступник непременно отмстит им поджогом или убийством. Такой основательный страх не мало затрудняет дело правосудия не только в Закавказье, но и в остальной России, так что относить его к некультурности одних мусульман было бы несправедливо.

Очевидно, в итоге, что закавказские коренные жители и, в частности, мусульмане, нуждаются в ином, глубоко продуманном судоустройстве и судопроизводстве, наряду с надлежащим регулированием прочных в крае государственных функций, с которыми тесно связана деятельность судебной власти. Между прочим, нужно, чтобы школа возможно шире и глубже воздействовала на массу населения. Мусульманские влиятельные классы не противятся введению русской школы, в противоположность армянским и отчасти грузинским патриотам, а кавказская власть в этом деле скупится, к немалой радости армянских политиканов, торгашей и захолустных чиновников, которым выгодно, чтобы мусульманское население, не знающее ни государственнаго языка, ни законов, возможно дольше было жертвою всяческой эксплуатации. Армянам выгодно также, чтобы о мусульманах слагалось в русском обществе недоброе мнение, как об элементе некультурном, диком и во всех отношениях ненадежном. Для армянствующей печати возможность сообщать о татарских разбоях, оттеняющих якобы мирное настроение «христиан», т.е. армян, и подрывающих доверие к силе русской власти в крае, представляет истинный праздник…

 

 14.       Разбои

 

Разбои являются крупною язвою местной жизни. Повинны в них преимущественно мусульмане в Восточном Закавказье и западно-картвельския племена в губерниях Кутаисской, Черноморской и новообразованной Батумской области. О разбоях и средствах борьбы с ними исписаны целые тома, а панацеи от этого бедствия доселе не найдено. Ясно, что это недуг не какой либо части местнаго социальнаго организма, а всего этого организа, в полном его объеме. Сложна и причина, его породившая.

С одной стороны, – многовековая привычка к партизанской войне и к отсутствию надлежащей государственности, обезпечивающей мир и порядок на обширных пространствах, вспыльчивый нрав, спортивность, жажда подвигов, нервная неуравновешенность местнаго населения; с другой стороны – тяжкия социально-экономическия условия, в которыя оно поставлено: безпрепятственное господство армян-эксплуататоров, вошедшая в традицию продажность значительной части служилаго класса, невыясненность сословно-поземельных отношений, кровавые родовые счеты; в итоге – целое море неправды, захлестывающее своими грязными волнами всю местную жизнь.

Нечего удивляться тому, что такие разбойники, как Арсен в Тифлисской губернии, Хан-Баба в Бакинской, Кярам или Керим в Елисаветпольской, а в позднейшее время, Алай-бек-Мурсакулов в Тифлисской и смежных с нею губерниях, продержались долго, были неуловимы и стяжали себя в населении громкия, до известной степени уважаемыя имена. Эти люди были не банальными разбойниками, а в некоторых случаях и возстановителями попранной справедливости. Они грабили и убивали утеснителей народа, причем проявляли чудеса хабрости и ловкости, удовлетворяя тем и нравственным, и художественным запросам своих соплеменников.

Их проделки блистали порою то сказочною эффективностью, то рыцарским великодушием, то великолепным юмором. Алай-бек-Мурсакулов, например, с несколькими молодцами ограбил караван дилижансов, в которых сидело до 100 человек, в том числе немало вооруженных; своим подчиненным он строго запрещал обижать женщин и детей, а в нескольких случаях отдавал обратно женщинам их драгоценности, узнав, что они связаны с дорогими воспоминаниями. Кярам систематически раздавал бедным значительную часть награбленной добычи. Неуловим и дерзок бывал он до чрезвычайности. Так, например, когда один уездный начальник задался целью поймать, во что бы то ни стало, Кярама, этот последний в течение месяца скакал по уезду, в числе чапаров или стражников ретиваго администратора, конечно, не без сообщничества нижних чинов земской полиции. Алай-бек-Мурсакулов, явившись с 4-мя разбойниками в одно из боржомских дачных мест, служащих излюбленною летней резиденцией армянской плутократии, заставил миллионершу-армянку лично поставить самовар и служить у стола. Этот эпизод произвел фурор в местном обществе, угнетаемом наглостью привилегированных армянских богачей и обрадовавшемся возможности получить некоторое нравственное удовлетворение, хотя бы при помощи юмориста-разбойника.

Алай-бек-Мурсакулов, подобно некоторым другим атаманам качагов, был разбойником случайным и до некоторой степени невольным, а не профессиональным. Он происходил из хорошей, уважаемой в крае агаларской семьи, прошел несколько классов гимназии, отлично говорил по-русски и был вообще культурным человеком. Глупое судебное дело, окончившееся потерею родового имения, положило начало его бедствиям; родственник, оттягавший судебным порядком это родовое имение, похитил затем невесту Мурсакулова и был им убит. Убийца был сослан в Сибирь и, бежал оттуда, стал во главе шайки разбойников. Таков в общих чертах местный разсказ о прошлом Алай-бека. Если бы его во время помиловали, приняв во внимание местныя понятия, пылкий темперамент и иныя смягчаящия вину обстоятельства, или взяли бы его в солдаты на китайскую границу, – Алай-бек наверное был бы верным слугою Царя и отечества, георгиевским кавалером и достойным человеком. Тупым формализмом испорчено все дело и создан разбойник, с которым кавказская власть так ничего и не смогла поделать в обыкновенном порядке. Алай-бек-Мурсакулов пал от руки наемного убийцы, своего бывшаго сподвижника, и притом не в русских пределах, а в Турции, где считал себя в безопасности… Странно было бы, конечно, на основании единичных примеров, когда трагическое сцепление обстоятельств делает разбойника художественно-симпатичным, поддающимся опоэтизированию, приходит к обобщениям, рисующим разбойников в благоприятном свете. В массе, в подавляющем большинстве разбойники – гнусные хищники, с которыми благоустроенное государство обязано вести упорную борьбу, впредь до их искоренения. Ни администратор, ни публицист не вправе заниматься «социальною поэзией» за счет обывателя, которому надо гарантировать безопасность. Прочее – дессерт для поэта или беллетриста…

Вопрос о разбоях теснейшим образом связан с вопросом об уровне администрации. Никогда не забуду одного характернаго случая, происшедшаго за обедом у покойнаго князя А.М.Дондудкова-Корсакова в Тифлисе. Один из местных, типично-кавказских администраторов, после обильных возлияний, впал в откровенность и высказал начальнику  края, что знает все разбойничьи притоны и лазейки своего района и мог бы за короткое время переловить и перевешать всех тамошних разбойников. На предложение приступить к этой операции возможно скорее он отвечал, что это было бы невыгодно, ибо тогда служба пошла бы однообразно, без административных подвигов и соответственных наград. Он заключил словами: «Мы разбойников нарочно для этого и держим».  Правда, надо оговориться, что автор этого признания был кавказский уроженец и не русский по происхождению, и что такого рода «философия» за последнее время уступает место более благородным взглядам на дело. По крайней мере, главное кавказское начальство искренно стремится к устранению такого типа администраторов. Но характерные окраинные типы и создаются, и устраняются не сразу.

Может быть, упомянутый кавказский Фуше в данном случае и прихвастнул, но несомненно, что в его словах есть доля правды. При добросовестной, умело выбранной администрации, при отсутствии потворства со стороны низших ея чинов, разбои непременно должны бы были значительно сократиться. Нужна при этом еще и вдумчивая забота о народном благосостоянии, основанная на глубоком знании местных экономических условий и особенностей быта. Так, например, по весьма основательному мнению стараго кавказскаго администратора и воина К.В.Комарова, во многих местах разбои являются результатом недостатка земли для скотородства. Это соображение необходимо иметь в виду при решении вопроса о заселении свободных мест Закавказья русскими людьми: надо чтобы такия места были действительно свободными, т.е., чтобы их отчуждение не лишало туземцев последняго куска хлеба. Воинственнаго человека голод непременно приведет к разбою.

Вообще значение экономических факторов в вопросе о разбоях громадно, и вопрос этот приблизится к разрешению лишь в том случае, если центральное правительство и кавказская власть сознают необходимость вдумчивой национально-экономической политики. В самом деле, что делать пылкому и воинственному от природы татарину, материально пригнетенному науком-армянином и видящему, что люди в русских мундирах разных ведомств часто действуют в пользу этого последняго? Министерство земледелия распространяет семена хлопка, старается улучшать скотоводство; управление водами понемножку возстановляет правильное орошение поливных земель. Все эти блага простому татарину-земледельцу по усам текут, и в рот не попадают. Характерна скандальная история на Муганской степи, описанная своевременно и в ежедневной печати, и в «Русском Вестнике». Инженер-гидравлик незаконно отвел воду с участком русскаго поселка на безплодныя дотоле и взятые за безценок в аренду земли татарских поселян, а интеллигентный армянин Киракозов на этих землях посадил семена хлопка, полученныя им от чиновника министерства земледелия, обязаннаго распространять хлопководство среди сельскаго населения. Объегорены на казенный счет местные пасынки, т.е. русские и татары, а великия и богатыя милости достались шайке дельцов, с армянином во главе. Разве мудрено, если при таких обстоятельствах татарин крепче сожмет в руке дуло своей винтовки или нервно погладит рукоят кинжала? Если хотите устранения разбоя кроваваго, то устраните повальную безнаказанность и возмутительно наглый рост разбоя мирнаго, царящаго в целой стране, которая могла бы ожидать иных порядков от просвещенной русской власти.

Иногда разбои, кровавый и безкровный, идут рука об руку и даже сливаются. Крупные промышленники из армян, под видом стражи или прислуги, держат наемных убийц и контрабандистов; нукера (слуги) богатых, помещиков тоже представляют собою вооруженныя дружины. Люди, погибшие в темном Хубларовском деле , несомненно пали от руки наемных убийц, так же, как и присяжный поверенный Старосельский в Баку. Истинных виновников так и не найдено, потому что на Кавказе богатые люди оказываются обыкновенно… невинными.

Наемный убийца в этом крае является представителем почти официально практикуемаго ремесла. В Елисаветполе произошел следующий характерный случай. Потребительное общество Закавказской железной дороги решило открыть в этом городе отделение своего магазина, в великому огорчению местнаго монополиста, крупнаго торговца бакалейными товарами. Торговец-армянин даже ездил в Тифлис лично предупреждать председателя правления общества, что ничего из этой затеи не выйдет, так как Елисаветполь «вай, какой бэзпакойный мэсто». Место оказалось действительно безпокойным: раза два под ряд неизвестные люди стреляли ночью в окна магазина потребительнаго общества, сперва, очевидно, с намерением только пугнуть; обращение сидельца к полиции привело лишь к тому, что на следующий день стрельба была более сериозная: сиделец не был убит лишь потому, что случайно наклонился во время залпа. Председатель правления общества, видя, что со стороны местной власти защита плоха, обратился к одному знакомому беку за советом и помощью. Тот спокойно отвечал, что необходимо в подобных случаях платить взаимностью.

–  То-есть, как это?

–  А вот увидите. Я вам это устрою.

На следующий день в магазин монополиста-армянина был произведен хорошенький залп картечью, разбивший несколько банок и бутылок с дорогим товаром и смертельно напугавший приказчиков. Виновные, разумеется, розысканы не были, но с этого времени потребительская лавочка могла существовать уже совершенно безпрепятственно. Гомеопатический принцип «similia similibus», в высшей степени целесообразный на Востоке, возимел свое действие и вместе обнаружил истиннаго хозяина наемных убийц.

Жизненность этого принципа подтверждается характерною пословицею: «птица ловится птицей». Эта пословица имеется на языках; грузинском, адербейджанском и персиддском. Один из персидских консулов в Тифлисе, как-то высказал мне полушутя: «Вот у вас на Кавказе разбои свирепствуют, а у нас в Персии – нет. У нас, если выдвинется мало-мальски крупный разбойник, – мы его сейчас же приглашаем на службу, даем ему выгодное место в войске или администрации, потому что даровитые люди нам нужны. У вас же неизвестнаго или, ничтожнаго в деловом отношении человека делают администратором, и он оказывается потом либо сам разбойником, либо безсильным против талантливаго разбойника»…

Другая местная пословица еще определеннее выражает персидское воззрение на вопрос; она гласит: «если хочешь сберечь какую-либо вещь, то поручи ее вору». С таким взглядом русская власть, конечно, согласиться не может, хотя несомненно, что в деле борьбы с преступлениями никакая полиция не может обойтись без помощи бывших преступников, а в борьбе с характерными кавказскими разбоями нельзя обойтись без участия бывших разбойников, потому что птица, действительно, ловится птицей, а не рыбой.

Еще более нелепо было бы предполагать, что власть борющаяся с разбоями, может вообще обойтись без помощи туземцев, хорошо знающих местныя условия, и что достаточно пользоваться услугами надежных русских людей из внутренних губерний. Кроме надежности нужна специальная умелость. Если не хотите ловить при помощи ненадежной местной «птицы», то заведите и акклиматизируйте, приспособьте к местным условиям собственную птицу: поселите на толково избранных пунктах казачьи станицы. А само собою, и на основании прямолинейных канцелярских планов, ничто не сделается. Повторяю: смогли же сектанты за несколько лет радикально оградить себя от разбоев, а затем стяжать и симпатию местнаго населения.

Предполагать, чтобы среди этого последняго не было надежных элементов, готовых придти на помощь правительству в деле упрочения мира и порядка, – нелепо и недобросовестно. Вопрос, стало быть, сводится к умению находить таких людей и привлекать их сочувствие. Нужна, стало быть, тактичная и добросовестная местная власть, которая бы внушала населению доверие. Достаточнаго контингента подобных представителей власти в настоящее время там очень мало, а на сцене местной жизни зачастую чередуются честные, но неумелые с умелыми, но нечестными, либо нечестными и одновременно неумелыми. От этого разбои и не прекращаются, а усиливаются.

Разбойничество – настолько глубокая и сложная местная болезнь, что судить о ея ходе по степени резкости симптомов безусловно нельзя. Так, по временам, в некоторых уездах восточнаго Закавказья разбои затихали; но это не значило, что их там не было и что народ освободился от своих угнетателей: наоборот, тут правильнее усмотреть признаки того, что полиция вступила в компромисс с вождями разбойников, которые обложили население правильным налогом и спокойно благоденствуют, получая свои доходы без всякого риска, – совершенно на таких же основаниях, на каких сахарозаводчики пользуются благодетельной нормировкой на счет обывателя, а нефтепромышленники покровительственными вывозными тарифами и иными поблажками со стороны заинтересованных ведомств. Нечего и говорить, что от такого рода спокойствия населению не легче и доверие его к русской власти не возростает.

  

15. Ненормальность бытовых условий

 

Доверие, к которому адербейджанские татары в основе склонны, подвергается нередко жестоким испытаниям, при мысли о которых становится больно и страшно. Администрация местностей, населенных адербейджанскими татарами, стоит вообще значительно ниже своего призвания. Места плохо оплачиваются, без соображения с постоянно ростущими ценами на жизненные продукты, находящиеся в руках армянской стачки; назначения носят большею частью случайный характер, причем есть примеры назначения даже на довольно высокия места людей опороченных по прежней своей деятельности, например, исключительных из военной товарищеской среды, и т.д.

Теперешнее кавказское начальство, по направлению несомненно русское, а не космополитичное, безусловно стремится к повышению уровня служилаго класса, но ему приходится считаться с наследием прошлого, с плодами многолетней «жизненной школы» Закавказья, с рядом тяжелых условий, устранение которых требует времени и дружных усилий целой плеяды деятелей. Но идейное сочувствие к  основной лояльности теперешняго кавказскаго начальства, не устраняет необходимости указывать на изъяны местной административной работы.

Татарин-простолюдин, не говорящий по-русски, не гарантирован ни от какой неправды, ни от какого насилия, ни от каких чудовищных ошибок. Он может смирно сидеть на холме, пасти свое стадо и жарить шашлычок, а в этот момент прискачут ревнители порядка, пристрелят его и, как трофей, повезут к приставу. Пристав знает его в лицо, так как раза два  в год получает от него «пешкеши», в виде баранов или иных земных благ; но пристав пошлет его труп к уездному начальнику, который, может быть, тоже знает убитаго, ибо купил у него краденую лощадь для поднесения важному городскому чиновнику. Тем не менее, труп пастуха везут в губернский город, откуда по начальству посылается донесение, а в газеты телеграмма о том, что «во время перестрелки между всадниками новой земской стражи и разбойниками убить грозный качаг Ибрагим-оглы, наводивший панику на население значительнаго района».

Многие татары высказывали мне убеждение в полной возможности такого неприятнаго случая. Года два или три тому назад на столбцах «Новаго Времени» был разсказан случай такой административной охоты на мирных пастухов; корреспондент, сообщивщий это сведение, был неисповедимыми путями, изъят из кавказскаго обращения, но самый факт, им сообщенный, доселе не может считаться достаточно опровергнутым. Самая возможность появления подобных разсказов, которым местное население безусловно верит, для русскаго имени нелестна и для русскаго дела не полезна. Можно изъять из обращения того или иного корреспондента, не прибегая к суду и не доказывая добросовестным изследованием ложности сообщенных им сведений; но правду совершенно и навсегда скрыть мудрено.

У кавказской власти не установилось определеннаго культурнаго взгляда на вопрос об адербейджанских татарах. Огромное и благодарное поле для созидательной работы остается невспаханным. Местные администраторы забывают, сколько монгольско-туранской крови течет в русских жилах: очевидно, прежняя внутренняя политика наша по отношению к этим инородцам была разумнее и практичнее. В частности, как выше сказано, на школьный вопрос не обрашено должнаго внимания. Положим, школа у нас во всей России плоха сверху до низу, и воспитательное значение ея ничтожно. Но у нас есть зато другая, более совершенная и принципиально-цельная школа, а именно великолепная армия наша. Адербейджанские татары, пройдя через нее, развили бы свои природныя достоинства, полезныя для государства, и отрешились бы от многих теперешних недостатков. На первый взгляд прямо няпонятно, почему эта народность, способная к военной службе, доселе платит особый налог, взаимен отбывания воинской повинности. При более близком знакомстве с вопросом, окажется, что эта аномалия – результат местных кавказских влияний, враждебных русскому делу.

Надо, разумеется, не формировать туземные мусульманския дружины, а призывать мусульман в обыкновенные полки, гарантируя им безпрепятственное соблюдение обрядов их религии. Тогда они с радостью пойдут  служить Царю и Отечеству. Надо полагать, что этот назревший вопрос получит разрешение в близком будущем.

Для мусульманской интеллигенции мало-по-малу возникает другой вопрос, чисто бытовой. Получив образование в наших высших учебных заведениях и чувствуя себя, как дома, в русской интеллигентной среде, молодые образованные мусульмане бывают затруднены в выборе себе подходящих жен. Туземныя женщины оказываются недостаточно развитыми и гаремный склад устарелым, а на русских девушках татарам жениться нельзя, в силу каких то преград, которые во всех православных странах, кроме России, давно уже отвергнуты. В Константинополе мусульманин может жениться на православной, а в Тифлисе или Елисаветполе – нет. Образованные мусулльмане чужды всякаго фанатизма, охотно женились бы на православных и добросовестно воспитывали бы в православии детей от такого брака; только сами они несклонны изменять вере отцов, считая это унижением человеческаго достоинства. Я знаю в Закавказье несколько примеров образцовой семейной жизни мусульман с христианками, к которым весьма доброжелательно относится вся иноверная родня. Это – браки, заключенные за пределами России и затем узаконенные в силу особой Высочайшей милости: отеческая дальновидность наших Самодержцев опередила в данном случае равнодушный закон.

Пора эти светлыя исключения сделать правилом и, так сказать, приготовить кошницу для зреющих плодов. Не надо забывать, что, как выше сказано, разумно направленное культурное развитие мусульман неминуемо приведет их к теснейшему сближению с русскими, с которыми они состоят в кровном и в идейном родстве, как показывает вся наша история.

Для того, чтобы это родство не свелось к нулю, необходимо справедливое и разумное отношение к делу. Между тем, и в печати (особенно армянствующей и еврействующей), и на практике у нас не особенно справедливое отношение к мусульманам: им слишком часто и без всякаго основания дают понимать, что они пасынки. Во имя чего, например, у себя на родине они не уравнены во всех правах с такими сомнительными и зачастую фиктивными пришлыми христианами, как армяне, неизмеримо менее благонадежные в политическом и общественном отношениях? Во имя чего в кавказской печати разрешается цинично издеваться даже над священнейшими верованиями мусульман, а разоблачать армянския шашни крайне затруднительно?

Выше я указал на возмутительную выходку армянствующаго публициста против памяти Мухаммеда, едва не вызвавшую резни. Мне вспоминается теперь не менее характерный случай. В том же «Тифлисском Листке» была помещена статейка, приблизительно следующаго содержания: «В такой то местности Елисаветпольской губернии имеются свободные земли для русской колонизации. Прежде на этих землях жили армяне, а теперь проживают вытеснившие их мусульмане. На этих землях можно бы поселить русских крестьян». Эта статья имела вид совершенной нелепости, так как нельзя же называть свободную землю, на которой уже живут мусульмане, русские подданные. Ясно, что она была написана с целью выставить дело русской колонизации, как вопиющую несправедливость проявить рабскую ненависть к мусульманам и вместе с тем намекнуть этим последним, что с ними церемониться не будут, что у них отнимут землю, – и тем разжечь в мусульманской среде неудовольствие против русской власти. Я, конечно, счел долгом ответить в «Кавказе» на эту гнусность, что русская колонизация не посягнет на кровные туземные интересы, причем, зная местные цензурные нравы, употребил самыя сдержанные выражения. Тем не менее, мой ответ был задержан цензурою на два дня и пропущен ею лишь после того, как редакция «Тифлисскаго Листка» сама возразила на свою странную статью. Тогда я обраитился уже с мотивированным заявлением в канцелярию главноначальствующаго, не в примере прочим аналогичным случаем, армянствующий цензор был сменен, ибо чаша допущенных им гнусностей слишком наглядно переполнилась.

В мусульманских провинциях Закавказья, то и дело поговаривают о выселении туземцев в Турцию и Персию, и частное выселение происходит непрерывно. Вызывают его отчасти эмиссары из этих государств, сулящие мусульманам золотыя горы, несклонность воинственных адербейджанцев переходить к новым, менее кочевым и более мирным условиям жизни; но не менее виновата в этом и армянская интрига, систематически выталкивающая русскими служилыми руками мусульманское население с насиженных мест, чтобы заменить их пришлыми армянами; виновато, в итоге, и неудовлетворительное управление этими провинциями, недостаточно вдумчивое и добросовестное отношение к народу, который жаждет, правды и был бы вернейшим слугою сильной, но справедливой власти.

Панисламизм может развиться лишь на почве народнаго неблагополучия и неудовольствия. Его воздействие не дошло до таких размеров, какими стараются стращать кавказскую власть армянские интриганы и их прислужники, но он несомненно бродит в мусульманских районах Закавказья, где за последнее время замечается весьма характерное сближение между суннитами и шиитами. Такия сближения происходят лишь под влиянием общих неблагоприятных условий жизни, когда страдающие элементы ищут единения, забывая прежние разногласия и раздоры. Но нельзя отрицать, что панисламизм есть, тем не менее, химера, ибо расовыя различия сильнее, чем единоверие. История Востока служит в том порукой.

Конечно, и химера может создать неприятныя осложнения, вроде андижанской вспышки. Но лучшим средством от каких бы то ни было осложнений и политических заболеваний всегда была и будет действенная; а не формальная только забота об истинном благе населения, во всеоружии полнаго знакомства с его бытом и миросозерцанием. Об этом прежде всего и необходимо позаботиться.

 

---

* Уже после смерти В.Л.Величко и через три месяца после появления настоящей главы отдельною статьей в № 10, «Русскаго Вестника», по поводу этих фактов напечатано было в том же журнале (№ 1, 1904 г.), на основ.26 ст. врем.пр. о ценз. И печ., прил. К прод 1868 г. Св.зак. т.XIX, опровержение по подписью председателя Кавказскаго Военно-Окружного суда г.Македонскаго. В виду того, что оно, как нам кажется является лишь возражением, а не доказательством опровержением по существу, не считаем возможным, при издании настоящей книги, вносит какия либо изменения или сокращения в текст, тем более, что автор придавал слишком серьезное нравственное значение исходу этого дела для престижа «неуязвимых» монополистов-армян. Считаем справедливее всего поместить указанное возражение с нашими замечаниями в «Приложении» к настоящей книге.

 

16. Горцы Дагестана

 

Величко Василий Львович – К А В К А З